Зоран Стефанович

Ночь перед возвращением

Перевод с сербского: Мила Маркевич

---

Это тяжелое время!

Электрический разряд вчерашнего дня!

Избранное время!

Сыновей против сыновей, народов против народов, аватаров против аватаров.

Времен против времен.

И все, кто готов, пусть сделают глоток Живой Воды и пойдут!Бросят якорь в точно вычисленом пространстве, в фокусе Мультиверсума!Святой Бинарной Монады.

И это не будет противостояния войску Велиаловому, которое слетелось со всеми своими блестящими экзоскелетами, добротными имплантатами и воодушевленными усовершенствованиями. Поскольку те столкновения неважны, и это не день мести с мечом Божьим.

Месть мы упразднили, а борьба наша поистине духовная.

***

Мозг слишком обусловлен. Теперь я марионетка малых энергоблоков. Крошечное существо, похоронено в белой и сизой массе. Звуков, светящихся и пахнущих.

Я не смотрел китайских театров теней, но о них говорят торговцы, которые возвращаются оттуда полубезумными, будто плохо выдрессированые верблюды. Мой сон — это такой театр. Темные щели. Числа в форме людей. Напряженность воспоминаний.

И я не был кем-то большим от простого наблюдателя. Только внутренние глаза, мое кривое зеркало, вращаются вокруг знакомых людей и событий, однажды уже увиденных во сне, уже умерших, но навеки сохраненных в нулях и единицах.

Словно фреска, будто эллинская мозаика, меня восхищает воспоминание. Окаменелое в мгновении, застывшее в горле, оно снова обретает то же самое лицо, вкоренилое в измене, которую мы не можем уничтожить.

Гортань глотает, а сердце перескакивает. Выполняет известный танец по случаю глотания капель горькой воды. Размашистый трепет крыльев подкашивает ноги. Становлюсь на колени, а сон начинается сначала. До нового глотания, нового трепета.

Вакханалия цветов и впечатлений с ледяной радостью всасывает меня, как и прежде.

Но теперь не обойдет меня чаша сия. Встань, герой!

***

Этот день давно предназначен для уничтожения сыновей тьмы. В нем будут противостоять единство ангелов и человеческая община.

А Солнце размывает тени.

Ко мне приходит осознание каждой частички пыли в воздухе. Тепла, щекочещего и дразнящего. Оскомины под небом, на зубах, одежде. А на дне горла: рот — это клозет.

Я качаюсь сквозь полуденное солнце этой вертикальной могилы, моей комнаты. Кто меня довел до кровати прошлой ночью?Кто-то из ученых, напоивших меня перед варварским войском? Один смотрел, как я блюю во сне и вздрагиваю, как наконец сплю без посторонней помощи. Кто-то следил, чтобы я не подавился, ведь моя нервная система подгнившая.

Качаюсь вокруг бочки в конце дома. Борюсь с глазным яблоком — болит. Зачерпываю ладонями отстоявшуюся воду, но стараюсь не смотреть на себя. Будто промываю легкие.

Поднимаю голову к солнцу, нюхаю его.

Оно разъедает лучами, ослепляет глаза, можна сказать — так же, как и вчера. Но не так. Поэтому мы и боролись. Утрамбовываю голову в бочку, квашу желтые пряди. Держусь под водой, пока не подумаю, что могу задохнуться.

***

А через помазанника, светило Человечества, уже объявлено время всех войн.

Поэтому не для меня это слишком задумываться.

Я сную городом. Вылезаю из улочек, наполненных мостовой и склонами. Тьма-тьмущая войска и народа. Девочки, по две или три, порхают мимо меня. Ткань платьев будто проходит сквозь тело, развевается, а они не подают вида, что меня узнали. И движения детей под новым солнцем обманывают зрение, кажется: мы в воде.

Рано еще для пивной или чего-то подобного. Я потерян в каменном лабиринте.

Позволяю себе присесть среди нищих, под самой стеной. Люди проходят замедленно — будто меня не видят, якобы меня не знают.

Что-то не так.

И закрываю глаза. Пусть холодный лоб загорает.

Напротив садится слепой; мне не надо открывать глаза, чтобы знать это. Возможно он даже почувствовал проблему и теперь пытается разобраться в ней сквозь метры пыли, которую прохожие между нами складывают.

***

Я говорю себе: „Встань, герой. Захвати свою добычу, делай подвиги „.

Но когда мне удастся взобраться и отправиться в пивную, совсем скоро и слепой встанет и поплетется своими розпарованными сандалиями по моим следам. Не слышно шороха четок, но и так ясно, как белый день, что он рассчитывает на милостыню.

Я пытаюсь выбрать. Трактиры для обычного мира? Те, что для разврата и опьяняющих трав? Или те, которые для более ученых и разборчивых в своих извращениях?Теперь понятно, куда пойду.

***

А герой войны находится в нашей общине, а войска — это его Духи с пехотой и кавалерией нашей.

Но этого они еще не знают.

Трактир снаружи похож на заброшенный улей. Но внутри: аквариум дыма и удушья. Дом рыб, которые чуть было не отравились от вони.

Ступенька первая и вторая, ну и забитый пол; я сбрасываю со своих пяток уличный мусор. Здесь особый воздух. Редкий. Запах пищи, растительной и той другой; алкоголь; пьянящие травы, которые жуются, курятся и пьются — хоть они и хуже вина. Запах пота обоих полов, где женские ароматы своим смятением и дерзостью резко стирают другие, вызывая тоску по том, что не произошло.

Сваливаюсь в угол. Сквозь сумерки и малые огни канделябров смотрю, есть ли тут кто-то, кого я знаю. Все отводят взгляд, кроме тех, кого разобрало питье, и они не осознают того, что вперяют окровавленные, высохшие глаза. Слепой приятель сидит на скамейке напротив; сидит приглушенно, чуть повернув голову к темным окнам — этот нюхает Луну, а не Солнце.

А я смотрю на женщин: официанток и проституток, с молодыми и пожилыми телами. Дочери народа моего, воскликните завтра голосом радости!Оденьте украшения славы!

Но они уверенно двигаются сквозь шумную толпу, с какой-то простотой в жестах. Их глаза прищуренные, пламенеют от быстрого смеха, и я уже вижу, как одна из рук неожиданно радует меня. А Завет говорит: не смей смотреть на них по-другому, чем как на сестер.

Когда-то я гордился той ценой, за которою меня выбрала вера, но черное и белое часто дают серого выплодка. И каждый мой грех — на благо Вечной Войны, поскольку: чем набожней, тем более ожидаемый.

Я смеюсь про себя. Подбрасывают меня, словно монету с двумя орлами.

Глаза девушки из угла уже невоспитанно меня пронизывают. Когда взгляну на нее, медленно отводит взгляд, а бледные руки не успокаиваются, теребя выстиранные полы юбки. Ее волосы болезненно черные, ровный профиль слишком хорошо знаком с каких-то лучших времен.

Вызываю рассказ другой эпохи, возможно, собственного прошлого: молодой богослов любит старшую сестру и пишет ей никудышные стихи, а младшая сестра подрастает. Разве это возможно: девушка, которая недавно проходила, та же, что и тогда, когда я ушел из дома в поисках славы?

Кровь бьет мне в голову, и не только от вина. О, сотвори чудо, чудное и удивительное!Издавна не было такого.

***

И я не удивляюсь, почему она здесь, радостная и хмельная, вынуждена прислуживать посетителям. Жду, чтобы меня узнала.

Столик, за которым сидит девушка, находится в каких-то пяти шагах от меня. Те, кто проходят рядом, заслоняют, но я стараюсь не потерять ее из виду. Она не подойдет, съежилась в конце скамейки. И вечер вымотанный, смущенный бормотанием хмельного желудка. Делаю вывод, что какая-то часть во мне не съедена сомнениями, надеется на лучшее.

Собираюсь встать, недопив свой второй бокал, и пройти мимо слепого. Я схватил бы за руку это хрупкое создание. Но: дверь.

Это та самая дверь, которая перебивает меня скрипом. Разговор прекращается, чтобы осмотреть двух прибывших, поскольку в городе был пасмурный день, а такие дни приносят нам горе.

Трактир быстро продолжает дышать пульсом опьяневшего тела, но мой взгляд уже больше на направлен на девушку. Стройные, изможденные фигуры, как столбы, стоят над нашими головами.

Два одухотворенные ворона, ученые города, воспаленными глазами дают пощечины темноте с намерением кого-нибудь найти. Горло и разум не дают мне отозваться. Но это и не нужно. С инстинктами прорицателя они уже прорываются ко мне сквозь дымовую завесу.

Спокойно становятся надо мной, но их речь неутешительна.

— Уважаемый, разве это возможно, чтобы вы здесь находились? Мы все ждем вас в городе.

„Уважаемый“ дрожащей наливает себе в стакан остатки вина. Я не предлагаю им сесть. И ни слова не говорю.

— Заклинаем!Разве Вам ближе по духу этот бедлам?

Я, будто какая-то тряпьяная кукла, шатаясь, поднимаюсь и вливаю в себя минеральную жидкость, новую кровь Его.

Ведут меня под руку через трактир, но тут неожиданно поднимается девушка. И становится перед нами. Они отпускают меня. Боятся ее и наверняка не знают, что она будет делать дальше.

Девушка обнимает меня, судорожно. Я чувствую переплетенные руки на спине, вдыхаю плесневый запах черных волос и чужое тяжелое дыхание на груди.

И потом: какой-то нежный электрический разряд в бровях и подбородке. Зеленые глаза девушки переливаются мелкими оранжевыми лучами, словно в знак того, что она добилась своего.

Вневременное, архангельское мгновение прерывается, а девушка уже подходит к другому столу, где кончиками пальцев соединяется с какими-то двумя женщинами. Но электрический разряд между ними совсем незначителен, чтобы увидеть.

Во всяком случае, я уже на улице. Двое любезных людей ведут меня на празднование, но их я действительно больше не узнаю.

***

Я слушаю голос славы. И вижу светлых ангелов, уши которых открыты, и которые могут слышать на глубинах.

Но быстро прихожу в себя.

Волосы мои еще немного искрятся. Становлюсь на колени на свежем воздухе.

Мои спутники останавливаются, дают возможность блюнуть. Оборачиваюсь: там, у двери трактира, вижу самого себя, якобы захожу во внутрь. Сквозь окно вижу так же самого себя и черноволосую, целующую меня.

И тогда сознание признает, что девушку из трактира я сегодня впервые встретил, а мои органы чувств уже перелистывают тысячелетия. Это была копия и одновременно лучший андроид новой эры. Я хотел бы вернуться, но нет силы воли.

Слишком они меня ограничили, негодяи. А из-за чрезмерного обуславливания, мозг может перегореть.

Страх от безумия прерывается постукиванием палки. Но это шутка, ему не нужна палка. Мнимый слепой и еще более мнимый нищий, предстает перед нами и грубо хватает меня за запястье. Тянет к себе.

И голос старого проклинает и угрожает:

„Пусть будет проклят Велиал за его злостные намерения! Да будет он проклят за преступные деяния! И пусть будут прокляты все, кто с ним одного духа и со злобными замыслами своими!“

Однако, на самом деле, старик молчит. Извлекает свой пугач с электрическими зарядами, но медлит выстрелить в воронов-ученых, чтобы не попасть в меня. Наступает некое смятение, когда мы все четверо качаемся перед трактиром, потеряв опору. Как раз в конце здания находятся каменные ступени, ведущие в город, а мы душимся на самом краю.

А оба ворона — телекинетики. В какое-то вневременное мгновение мы витает в нескольких метрах од края пропасти.

Но слепой не отпускает.

Чары исчезают, все катится клубком вниз по лестнице. Я кочусь по каменной лестнице вниз, как белка в колесе, и больно, когда камень бьет в затылок. В локти. В лоб. В бок.

Останавливаюсь глубоко внизу, в вихре боли. Вверху, вдоль лестницы, вижу свет трактира, а над ним, сквозь сумрак тлеющей звезды, холодные глаза легионов.

Я предчувствую местоположение каждого искусственного спутника на три тысячи лет вперед.

Титанические усилия Правоверных Лож и всех Катакомб против Новых Ватиканов, чтобы естественным образом свершилось Время.

Вверху слышу вопли, электрические разряды, но старика и двух фарисеев не вижу. С ними и так все ясно.

***

Пусть мы будем благословленны, все, которые служим истине, но сейчас только один я остался стоять в центре Иерусалима.

И хотя и старался, как киборгский зверь, теперь раздумываю над тем, насколько я помогал намерениям своей веры. Представляю, как я стою сверху на другой горе, где драма заканчивается или начинается, чтобы увидеть свет морбидного города подо мной. Или же я обмотан бинтами и намащен маслом, но к моей пещере никто не придет, чтобы сказать: „Встань!“

Представляю всех своих двойников в городе, симпозиум неудачников и кандидатов на важнейшую второстепенную роль между сынами человеческими, которые сегодня ночью и всегда стараются спастись.

Никто мне больше ничего не может сделать.

А сомнение — это призрак, черная магия. И быстро пройдет. Я еще иногда чувствую незначительное дрожание земли, предупреждение под босыми ногами. И вроде бы его голос, проникая сквозь тьму и слепоту, в ритме моего пульса шепчет:

— Иуда, брат, не бойся ...

— Иуда, брат, не бойся ...

— Иуда, брат, не бойся ...

И я уже не боюсь.

Счастливый финал, на мне больше нет вины. По Твоем провидению мы все еще и та Тьма, которая Тебе помогает.

***

Ведь Твоя есть война.

И силой Твоей руки будут размозжены трупы мерзких без погребения.

Все благодати струящегося благословения и вибрирующего Союза мира Твоего ты высек бинарным стилосом жизни, чтобы господствовать над нами во все параллельные и одновременные времена, пока этого Мира и его Царства.

Разве мы, Ты и я, такие ограниченные и отброшенные, не Божий народ?Не Ты ли искрящийся Союз заключил с отцами моими наперед и назад, и разве ты не хочешь сохранить его для потомства, внутри вечно существующего шара Времен?И сквозь все причудливые токи. Озорные разряды временных туннелей.

Действительно, это тяжелое время. И определенное время вчерашнего дня.

Но все, кто готовы, пусть все же глотнут Живой Воды и пойдут к вычисленному пространству.

Фокусу Мультиверсума. Святой бинарной Монады.

(1988 • 1995 • 2006)